Читаем без скачивания Короли Италии (888–862 гг.) - Джина Фазоли

Вместо того чтобы попытаться преградить Беренгарию дорогу в Милан, как сделал бы любой другой на месте Гуго и как сделал он сам в 935 году, когда дал Арнульфу Баварскому бой в Буссоленго, он начал осаду Виньолы, замка на холмах близ Болоньи, принадлежавшего епископу Модены.

Отбрасывая мысли о том, что Гуго поддался мимолетному капризу — хотя возможно и это, — приходится признать, что существовала достаточно веская причина для начала этой осады, которая стала серьезным стратегическим промахом. Пока Гуго терял время под стенами Виньолы, Беренгарий договорился с архиепископом Миланским, все тем же престарелым Ардерихом, и вошел в город.

Узнав о том, что соперник проник в Милан, Гуго снял осаду Виньолы и вернулся в Павию. Войско, с которым он стоял под стенами этого замка, разошлось по домам, а быстро собрать другое, чтобы выступить с ним на врага, не представлялось возможным. При поддержке немногих оставшихся верными ему людей король мог лишь попытаться удержать последних мирян и клириков, которые еще не покинули его, желая использовать с выгодой для себя затруднительное положение, в котором оказался Гуго.

Верность Гуго сохранили граф Ингельберт, граф Алерам, родственники или близкие друзья, граф Пармы Элизиард, женившийся на Ротлинде, дочери короля и Розы, Ланфранк, граф Бергамо, сын Розы и Гильберта Бергамского, Амвросий, епископ Лоди, Бозон, епископ Пьяченцы, еще один внебрачный сын короля и несколько мелких вассалов[10]. Тем временем в Милане под знамена Беренгария стекались сеньоры, сытые по горло деспотизмом Гуго, которые ожидали от нового правителя того, чего испокон веку люди ожидали от смены правительства: «…они надеялись, что с приходом [Беренгария] наступит золотой век, и взывали к счастью, которое принесет с собой это время».

Беренгарий, которого встретили и чествовали как спасителя и освободителя, вел себя так, как будто его уже избрали и короновали. Он сыпал щедрыми дарами, раздавал своим сторонникам титулы и государственные должности, никоим образом не заботясь о военном и юридическом урегулировании ситуации. Создавалось впечатление, что он не собирается ни изгонять Гуго из Италии, ни делить с ним королевство, как в свое время его делил старший Беренгарий с Гвидо и Рудольфом.

Эта ситуация беспокоила самого Гуго. К тому же правительственная группировка в Павии, которая, казалось бы, недавно руководствовалась его указаниями, распалась в мгновение ока и в том же составе собралась вокруг празднующего победу соперника. Если бы Гуго решил сражаться, никто не ответил бы на его призыв, а в помошь Беренгарию примкнувшие к нему феодалы выставили бы многочисленные отряды вооруженных людей. Гуго без особой радости воспринимал идею раздела государства, как во времена Беренгария I. Но он безусловно понимал, что отныне Беренгарий господствовал на всей территории Северной Италии.

Гуго признал свое поражение и отказался от бесплодных попыток защитить Павию. Со свойственной ему проницательностью он избрал единственный путь, который дал бы ему возможность спасти трон для своего сына. Гуго отправил Лотаря в Милан с посланием для магнатов королевства. Сам отрекаясь от власти, он просил сохранить корону его сыну, которому не могли быть предъявлены все те обвинения, мишенью для которых стал его отец. Юный Лотарь никогда не участвовал в управлении государством, и поэтому ответственность за отцовские деяния нельзя было возложить на его плечи.

Невероятно, но факт: предложение Гуго было благосклонно воспринято — по разным причинам — как Беренгарием, так и членами ассамблеи.

Оставляя на троне молодого короля, Беренгарий становился его всемогущим министром, единственным посредником в его отношениях с магнатами и представителями других стран. В этой необычной ситуации он получал такую же обширную власть, как и в том случае, если бы стал королем; кроме того, он мог в случае необходимости избегать выполнения обязательств перед Оттоном Саксонским, прикрываясь волей Лотаря.

Для магнатов королевства, у которых в глубине души уже зарождалось беспокойство из-за необыкновенной уверенности Беренгария в отношениях с ними, присутствие Лотаря на троне ограничивало границы власти его всесильного министра. Они получали возможность плести интриги с королем против министра, с министром против короля, вытягивать то из одного, то из другого привилегии и уступки — с выгодой для себя и в ущерб государству, о котором, как обычно, никто из них не задумывался.

Безусловно, к новой расстановке сил приложили руку и сторонники Гуго, которые справились с неблагоприятными для себя обстоятельствами, воспряли духом и поспешили занять — по крайней мере, некоторые из них — места в первом ряду. На смену настроений магнатов оказала влияние не только политика, но и некоторые причины совершенно иного порядка.

Некий историк в красках живописал сцену, развернувшуюся в соборе св. Амвросия, а другой историк упрекнул первого в том, что у него слишком разыгралась фантазия. Вспомним совет военачальников Арнульфа Каринтийского перед штурмом Рима, их клятвы, их слезы; смятение на заседании ассамблеи, где Герланд из Боббио потребовал вернуть имущество, принадлежавшее аббатству; драматическое заседание суда в Лангенцене, где виновные в германском восстании 954 года понесли, прежде всего, моральную кару. Вспомним о страстности, о спонтанной горячности Средневековья, чуждой — а действительно ли чуждой? — нашему времени, и нам не придется использовать всю свою фантазию, чтобы понять, что на собрании в соборе св. Амвросия также были драматические моменты, о которых упоминает Лиутпранд.

Безусловно, чтение и обсуждение послания Гуго проходили в весьма напряженной обстановке. Момент, когда Лотарь вошел в собор и простерся перед распятием в полумраке, освещаемом неверным светом масляных лампадок, воистину был достоин театральных подмостков. Столь же зрелищными были и дальнейшие события: самые влиятельные среди собравшихся люди — старейший архиепископ Ардерих и Беренгарий — прошествовали через неф, сквозь расступавшуюся толпу, подняли молодого короля, подвели его к алтарю, и все члены ассамблеи приветствовали его в едином искреннем порыве.

Не стоит забывать о том, что люди того времени были порой коварными и расчетливыми, импульсивными и неуловимо изменчивыми, но всегда страстными и чувствительными к любым раздражителям, будь то надежда, страх, ненависть, любовь, иначе мы рискуем дать совершенно неверную оценку их мыслям и поступкам[11].

Лотарь сохранил свою корону. Все решилось удивительно быстро, меньше, чем за неделю, с конца марта по начало апреля 945 года[12]. Гуго оставил Павию, забрав с собой личную сокровищницу, и, скорее всего, удалился в одну из многочисленных королевских резиденций или в одно из поместий, входивших в его вотчину. Молодой король прибыл в столицу и начал править страной — под покровительством Беренгария, который окружил его множеством новых людей.

Появился новый архиканцлер Брунен, епископ Асти, сменивший Бозона, епископа Пьяченцы и сына Гуго. Появился и новый граф дворца, Ланфранк Бергамский, чье присутствие при дворе весьма показательно. Сын королевской любовницы Розы, который до самого конца неотлучно находился при прежнем короле, затем стал графом дворца при Лотаре и оставался на этой должности до самой смерти молодого короля, судя по всему, оказался на этом месте не по приказу Беренгария, а усилиями тех, кто хранил верность Гуго и его памяти. Видимо, эти люди все еще были в силе, поскольку могли распоряжаться важнейшей должностью графа дворца[13].

Гуго даже и не думал привыкать к своему новому положению короля без королевства и без власти. Нарушив данные им обязательства, он решил поехать в Прованс, набрать там войско и попытаться отвоевать королевство, следуя по пути, проложенному Беренгарием.

Гуго рассчитывал на то, что настроения магнатов королевства вскоре переменятся в его пользу, причем первые признаки близившихся перемен уже начинали проявляться. Безусловно, Беренгарий отдавал себе в этом отчет и предупредил дальнейшие действия Гуго, избрав для этого самый верный путь. Он вынудил ассамблею, собравшуюся в августе того же беспокойного 945 года, вернуть Гуго на трон рядом с сыном, сохранив при этом и должность министра и реальную власть.

Осуществив таким образом очередной государственный переворот, Беренгарий помешал Гуго отправиться в Прованс и начать там приготовления к войне. Вместе с тем он занял наиболее удобную позицию для того, чтобы контролировать поступки Гуго и сглаживать их последствия, с чем он справлялся бы гораздо хуже, если бы Гуго находился вдали от двора, в избранной им резиденции.

Епископ Пьяченцы Бозон вернулся на должность архиканцлера, Ланфранк остался графом дворца, но возвращение Гуго в столицу, вопреки его надеждам, не стало реставрацией его правления. Отныне его подданные ни во что не ставили ни его самого, ни его сына, повинуясь одному только Беренгарию.